Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

Словом, оказавшись во второй раз не на Насер-Сквер, которую Паша отлично знал, а на какой-то совсем другой маленькой площади с трудно читаемым названием, мы вынуждены были признать, что заблудились. Здесь следует заметить, что я-то, конечно, держал ситуацию на контроле и в любой момент сумел бы найти дорогу назад. Просто это было категорически не нужно. Довериться бывалому Паше и симулировать пьяную бестолковость представлялось куда разумнее.

Общее направление к отелю на ломаном английском указал нам некий добрый человек вполне европейской внешности. Мы взбодрились и двинулись вперед, но, очутившись снова в малоосвещенных жилых кварталах, загрустили. Идти строго по заданному маршруту никак не удавалось, а у кого дальше спрашивать, было непонятно, неторговые улицы опустели к этому часу, а очень черные люди в очень белых одеждах, маячившие иногда в дверях заведений, не обозначенных никак или только по-арабски (Мастерских? Общежитий? Офисов?), не сильно располагали к разговору. Наконец, решился Витёк — самый смелый по молодости лет и степени опьянения. Он выбрал для разговора совершенно антрацитового мужичка, зато с абсолютно тверскою ряхой. И сказал ему просто:

— Земляк, как нам пройти к отелю «Монтана»? Заплутали, понимаешь.

После чего нас ожидало сразу два потрясения. Во-первых, индус (или кто он там был?) не только понял, но и ответил на очень приличном русском:

— Отэл «Монтана» там, зэмлак. Направо, нальево, опъят направо. Очен блызко.

Вторым потрясением стало то, что отель был действительно «очен блызко». Я это понял, едва мы вынырнули на родимую Аль-Накхаль, а Витёк сориентировался чуть позже, перед витриной соседнего с нами отеля «Дейра Парк».

— О! Я запомнил эту надпись!

За стеклом крупными буквами на листе ватмана значилось: «Склад в Москве — улица Подольских курсантов, дом 22-а». И телефон. Признаться, я только в Дубае и узнал, о существовании в родном городе такой улицы.

— Да ты что! — удивился Витёк. — Это же как с Варшавского шоссе на Бирюлево поворачивать. А ещё москвич называется!

И пояснил свою осведомленность:

— У меня там дядька живет недалеко.

А я сказал Гольдштейну и Николаичу с Натальей:

— Нет, ребята, это просто чума! Это какие-то Объединенные Российские Эмираты! Где арабы-то, ядрёна вошь?! Где арабы?

— Арабов я тебе завтра покажу, — заверил Паша, а сейчас по этому поводу полагается.

И мы пошли продолжать.

Я упорно сохранял ясность ума до самой ночи — положение обязывало, — я даже успел ненавязчиво, но абсолютно точно выяснить, что Мыгин с Наташкой не покидали номера, нас они встретили с недопитой водкой в стаканах, но страшно довольные друг другом и всем вокруг. Любители же «лямур де труа» наоборот на месте не сидели — обегали больше нашего, изучили архитектуру едва ли не двух десятков мечетей в округе и уже успели выяснить месторасположение музея, а также время его работы. Рассуждая по всем правилам, этих троих я выпустил из-под контроля безнадежно, но с поправкой на то, что и они пили не только сок, можно было прийти к утешительному выводу: после захода солнца ни один из подозреваемых мною уже решительно ни на что не годился. И вообще, какой дурак занимается серьезными делами в день приезда?

Впрочем, Гольдштейн, отдавая дань своей личной традиции, ещё в начале нашей прогулки посетил пару ближайших оптовых лавочек и за каких-нибудь полчаса, пока другие просто присматривались да приценивались, заключил несколько прекрасных сделок на общую сумму около полутора тысяч долларов — это было совсем неплохо для первого дня, а я сидел рядом, живо интересовался деталями и делал вид, что все мотаю на ус. О, для суперагента моего уровня представлялось, разумеется, крайне важным знание цен на дрянные тайваньские настенные часы в виде чайников и сковородок, отвратительного качества китайские кофеварки и никуда не годные гонконгские термосы. Однако сам факт популярности всей этой дешевки в Тверской губернии был любопытен мне как писателю, а дивная терминология торгующейся парочки и вовсе умиляла. «Минимальная оптовая цена — два доллара сорок!» — это говорилось резко, мол, последнее слово, не уступлю ни цента — уже минимум! «А суперминимум?» — вкрадчиво интересовался Паша. Вопрос не звучал как шутка, да и ответ был серьезен: «Суперминимум — два десять». «А супер-суперминимум?» — Паша не унимался. «Доллар девяносто!», — для убедительности цифра теперь писалась на бумажке. «А супер-супер-суперминимум?!» (Бывал, оказывается, ещё и такой!) «Доллар восемьдесят пять», — сдавался продавец, но уже в самой разнице между последней и предпоследней ценами ощущался предел. На этой величине они и остановились. В сущности, сценарий мог быть другим — постоянной оставалась лишь терминология — смешная, но универсальная, внеязыковая, общепонятная.

Однако все это было несколько часов назад. А теперь, приняв на грудь очередную свежую дозу и проводив Белку к Рюшику — она уже тоже больше не могла — не только пить, вообще ничего — я, наконец-то расслабился (охоты сегодня не будет) и дал волю чувствам. Изображая из себя более пьяного, чем был на самом деле (это легко и даже приятно), я ненавязчиво, но грубовато клеился к дамам, плоско шутил и, наконец, с упорством идиота расспрашивал каждого о его планах на ближайшие дни. Ответы были по преимуществу однотипные: «Парень, мы сюда работать приехали, в отличие от тебя. Утром — пляж, а вечером — магазины, магазины и ещё раз магазины. Вот и все наши планы». Только Боря ответил иначе: «Дня три, конечно, уйдет на закупки, а потом хочу побольше посмотреть, я тут первый раз, надо по всем Эмиратам полазить: музеи, святыни, архитектура, всякие чудеса природы — вот в таком ключе…»

А последним воспоминанием вечера был Витек, так и не расставшийся с камерой, но под шумок утащивший из моего пакета бутыль «Бифитера» (видать водка все-таки закончилась!) и поперший её на другой этаж в номер к ростовским девчонкам. Девчонки оказались молодые и все как на подбор красавицы (после таких-то доз можжевеловой!), однако поить их «Бифитером» весь наш коллектив считал принципиально безнравственным. Вот меня и пустили вперед — вызволять бесценную бутылку. В отличие от заданий Вербы и Тополя, с этим поручением я справился блестяще. Возбудив девушек полушутливой рекламой Витиных мужских достоинств, я усыпил их бдительность, капнул каждой на донышко чисто символическую дозу джина, Вите налил ненамного больше, дабы он своих достоинств не утрачивал, зато себе плесканул прилично, потом вдруг спохватился, мол, не хватает ещё одного стакана, выскочил за дверь. Там немедленно слил всю свою дозу обратно в бутылку и был таков. Каким именно насильственным действиям подвергли потом нашего дорогого Витька перевозбудившиеся ростовчанки, осталось неизвестным. Наутро он проснулся у них в номере, в чьей-то постели, но уже один, и сам так ничего и не смог припомнить, кроме одного: пили они за Объединенные Ростовские Эмираты.

Глава восьмая. Как хороши, как свежи были крабы…

Утром я проснулся с жуткой сухостью во рту и со странным хотя и привычным уже ощущением нереальности всего происходящего. Номерочек в челночном отеле, окошко, открывающееся в узкий двор, спасибо не на помойку, Белка, спящая рядом со мной на придвинутой вплотную кровати, через проход — Андрюшка в пижаме, разметавшийся среди смятых простыней…

Все-таки надо было кондишн поставить на больший холод, да Ольга все беспокоилась, что мальчик простудится…

Господи, где это я?

Воду в пластиковых бутылках уговорили накануне всю, из-под крана утолять жажду не хотелось, и я чуть было не вытащил из холодильника НЗ — спрятанные там для будущих периодов баночки с пивом. Потом одумался. Вспомнил про таблетки (все равно без них не обойтись), про ресторан внизу — было уже семь двадцать, а он по расписанию открывался в семь. До всеобщего отъезда на пляж в моем распоряжении оставалось ещё два часа.

Хватит на все.

В ресторане я оказался первым посетителем — челноки так рано не встают — и пожилой индус персонально для меня вспарывал пленку, накрывавшую булочки и сыр, разогревал яичницу и доставал из холодильника кувшин с апельсиновым соком, а кофе у них варился по-пролетарски, в машине и был готов нацеживаться в чашечку в любой момент.

Я залил целым стаканом ледяного желтого напитка мои любимые аргентинские пилюли, или как звал их Рюшик, «пуговицы» с ядовито-голубым блеском, некоторое время сидел, тупо глядя в романтично-бордовую скатерть и наслаждаясь тем, как стремительно тает под черепом густо-фиолетовый туман похмельной боли. Красноватые стены и ярко-оранжевые плафоны на потолке радовали глаз, и я вдруг заметил, что в это ясное утро для меня как-то неожиданно много значат краски. Захотелось для полноты картины непременно добавить в интерьер или натюрморт хоть что-нибудь зеленого цвета. Я поискал глазами и с удовлетворением обнаружил в углу буфетной стойки лежащие горкой на блюде крупные зеленые яблоки — холодные, запотевшие, сплошь в мелких росинках — они были чудо как хороши.